Неточные совпадения
— Да,
упасть в обморок не от того, от чего вы
упали, а от того, что осмелились распоряжаться вашим сердцем, потом уйти из дома и сделаться его женой. «Сочиняет, пишет письма, дает
уроки, получает деньги, и этим живет!» В самом деле, какой позор! А они, — он опять указал
на предков, — получали, ничего не сочиняя, и проедали весь свой век чужое — какая слава!.. Что же сталось с Ельниным?
У меня в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые в бумажке; я с самого начала думал об них и, говоря с офицером, играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне
попал в руку, я держал его сквозь материю и смело высыпал табак
на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом
урок за его гордое пренебрежение к явной полиции.
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли
уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня
на второй план.
На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась
спать, в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Круциферский получил через Крупова место старшего учителя в гимназии, давал
уроки,
попадал, разумеется, и
на таких родителей, которые платили сполна, — скромно, стало быть, они могли жить в NN, а иначе им и жить не хотелось.
В первый раз я
попал к ним, провожая после спектакля нашу артистку Баум-Дубровину и ее неразлучную подругу — гимназистку М.И. М-ну, дававшую
уроки дочери М.И. Свободиной, и был приглашен зайти
на чай.
Мне доходил 17-й год, и я рассчитывал
попасть в первый класс, так как в изустных и письменных переводах с немецкого
на латинский и в классе «Энеиды», равно как и
на уроках математики и физики, я большею частию занимал второе место и нередко
попадал на первое.
Бывало, спозаранку прогоняли детей
спать, чтобы не изнурились, и они просыпали половину суток; теперь детей заставляют сидеть за
уроком до тех пор, пока отяжелевшая голова их сама не
упадёт на стол.
С другого же почти дня Рымов закутил; начали ходить к нему какие-то приятели, пили, читали, один из них даже беспрестанно
падал на пол и представлял, как будто бы умирает; не меньше других ломался и сам хозяин: мало того, что читал что-то наизусть, размахивал, как сумасшедший, руками; но мяукал даже по-кошачьи и визжал, как свинья, когда ту режут;
на жену уже никакого не обращал внимания и только бранился, когда она начинала ему выговаривать;
уроки все утратил; явилась опять бедность.
Прицелился,
попал и еще сам себе сказал: браво! — тоном такого восхищения, каким ей, христианке, естественно бы: «Смертельно раненный, в крови, а простил врагу!» Отшвырнул пистолет, протянул руку, — этим, со всеми нами, явно возвращая Пушкина в его родную Африку мести и страсти и не подозревая, какой
урок — если не мести, так страсти —
на всю жизнь дает четырехлетней, еле грамотной мне.
Она сидела
на уроках на одной со мной скамейке, ходила в одной паре и
спала подле.
В Женеве он поддерживал себя материально, давая
уроки и по общим русским предметам, и по фортепианной игре. Когда я (во время франко-прусской войны) заехал в Женеву повидаться с Лизой Герцен, я нашел его ее учителем. Но еще раньше я возобновил наше знакомство
на конгрессах"Мира и свободы", всего больше
на первом по счету из тех,
на какие я
попадал, — в Берне.
По-английски я стал учиться еще в Дерпте, студентом, но с детства меня этому языку не учили. Потом я брал
уроки в Петербурге у известного учителя, которому выправлял русский текст его грамматики. И в Париже в первые зимы я продолжал упражняться, главным образом, в разговорном языке. Но когда я впервые
попал на улицы Лондона, я распознал ту давно известную истину, что читать, писать и даже говорить по-английски — совсем не то, что вполне понимать всякого англичанина.
Препятствием к поступлению была только материальная сторона. Отцу было бы совершенно не под силу содержать меня еще пять лет
на медицинском факультете. Никто из нас, его детей, не стоял еще
на своих ногах, старший брат только еще должен был в этом году окончить Горный институт. А было нас восемь человек, маленькие подрастали, поступали в гимназию, расходы с каждым годом росли, а практика у папы
падала. Жить
уроками, при многочисленности предметов
на медицинском факультете, представлялось затруднительным.
Теперь каждый вечер, выучив наскоро
уроки, я садился за Бокля (начал его с первой страницы), закуривал и наслаждался силою умственной работы, и что вот я какую читаю книгу — Бокля! — как будто уже студент, и что табачный пепел
падает на книгу (Некрасов...